Литература по дайвингу, исповедь смертного нырялы

Исповедь смертного нырялы

Ричард Пайл (deepreef@bishop.bishop.hawaii.org)

История ломки

Исповедь смертного нырялы - уроки по-трудному

Рассказ о событиях реальных

Ричард Л. Пайл. Кое-что из предыстории

Когда я учился в школе, мне предоставилось несколько уникальных возможностей испытать свое призвание в жизни - изучение рыб на коралловых рифах - в совершенно экзотических местах, точнее, на Острове Рождества в центральной части Тихого океана и на острове Палау в Микронезии.

На Острове Рождества я встречался с одним из самых по-настоящему добрых и искренних людей в этом мире, коллекционером аквариумных рыб по имени Дэвид Уайлер. Дэвид взял меня с собой, и мы много ныряли на глубины 200 и более футов (60 с лишним метров) на подводных склонах у Острова Рождества, и именно с Дэвдиом я впервые столкнулся с клиническим случаем ДКБ (декомпрессионной болезни).

Дело было во время погружения на 110 футов в поисках нового подвида рыбки-бабочки (этот вид я позднее назвал wilderi в честь Дэвида), и мы ограничивали свое время на дне всего двенадцатью минутами. Всплыв на поверхность (после вполнения консервативной декомпрессии), я почувствовал легкую боль в левом плече, которую успешно излечил рекомпрессией в воде. Было это 14 июля 1985 года.

Три месяца спустя Дэвид, Бута Тайе и Тэбано Сукун были в экстренном порядке эвакуированы самолетом в Центр гипербарической медицины в Гонолулу по причине суровых проявлений декомпрессионной болезни.

Дэвид схватил CNS и оказался прикованным к инвалидному креслу до конца своих дней, Бута был сначала парализован, но после нескольких недель лечения вновь обрел способность ходить, а Тэбано отделался лишь умеренной болью в обоих плечах. Четвертый ныряльщик, Утриэ Тайе (брат Буты) так и остался на Острове Рождества - он погиб от осложнений, вызванных ДКБ, еще до прибытия спасательного самолета.

История этого случая длина, исполнена драмы, героичских усилий и неудачных стечений обстоятельств, но пишу я не об этом. Я упомянул об этом несчастном случае только для того, чтобы дать предысторию своему собственному повествованию, подчеркнуть всю иронию событий и показать, что несмотря на это самое непосредственное столкновение с трагическим случаем ДКБ, я был слишком глуп и не извлек никаких уроков из ошибок, за которые Дэвид и его спутники расплатились или расплачиваются до конца своих дней.

Я практически каждый день навещал Дэвида в Центре гипербарической медицины все три месяца его лечения. Естественно, я много узнал о ДКБ и методах ее лечения и много беседовал с доктором Робертом Оверлоком, "доктором ломки" Дэвида. Во время этих визитов познакомился я и с Джоном Кремером, предпринимателем и ихтиологом-энтузиастом, который был другом Дэвида и собирался открыть в Палау станцию по сбору аквариумных рыб.

Мне было восемнадцать, я заканчивал свой первый семестр в колледже Гавайского университета. После моих школьных заморских путешествий я довольно быстро устал от прозы университетской учебы, и когда Джон попросил меня помочь с открытием вышеупомянутой станции в Палау, я быстро согласился.

В Палау у меня уже был некоторый опыт и я, конечно, искал чего-нибудь поинтереснее занятий в колледже. Долгие дискуссии за ужином, партнерство скрепленное рукопожатием, и три месяца спустя я вновь очутился на Палау.

Проверка пределов

Первые несколько месяцев своего пребывания на Палау мы занимались всем необходимым для создания нового коммерческого предприятия - обзаводились контактами, тратили деньги, учились новым вещам, заполняли бумаги и подавали заявки на лицензии и разрешения.

К концу июня 1986 года мы подошли к той точке, когда сделать ничего больше было уже нельзя - формальности были соблюдены, заявки поданы - и оставалось лишь ждать утверждения нашей Заявки об иностранных инвестициях Советом Палау по иностранным инвестициям, очередное заседание которого было намечено только на 15 июля.

В моем полном распоряжениии был 15-футовый "Бостонский китобоец", все баллоны для акваланга, которые только можно было пожелать, вокруг меня простирались лучшие места для погружений в мире, я был молод и чувствовал себя ну совершенно бессмертным.

Кроче, чрезвычайно опасная и чреватая катастрофой ситуация.

Я до сих пор вспоминаю те две недели, как самый фантастический период моей подводной жизни. Для тех из вас, кто не знаком с Палау могу сообщить, что этот остров благословен своей неизменно зеркально спокойной гладью вод, видимостью под водой, порой достигающей 120 метров, обрывами в подводные бездны, от которых перехватывает дыхание и невероятно разнообразной морской жизнью. Палау официально признан как одно из восьми подводных чудес света.

Я нырял каждый день, по четыре - пять погружений, и с каждым разом раздвигал свои пределы все дальше и дальше. Я не был невеждой - мое подводное образование находилось на уровне дайвмастера, но я был наивен и искренне полагал, что мне удастся проскочить с такими профилями погружений, от которых сейчас меня бросает в дрожь.

После первой недели этой ныряльной нирваны Палау посетил доктор Джон "Джек" Рэндолл, специалист с мировым имением по рифовым рыбам. Ему был нужен бот и напарник для погружений, и я, начинающий исследователь коралловых рифов, с огромной радостью предложил ему нырять где ему только захочется.

Мы ныряли каждый день, собирали поразительные образцы, наблюдали фантастические вещи и в целом проводили время в полном кайфе. Я был на седьмом небе. День отлета Джека, 15 июля, приближался, и мы выполнили все его задачи - за исключением одной.

Он хотел нырнуть в легендарные Синие дыры Палау, огромной и сложной подоводной пещерной системе, расположенной неподалеку от одного из самых знаменитых подводных обрывов острова.

Я не раз нырял в Синие дыры и раньше; и каждый раз сталкивался с фантастическими и необычными видами рыб. Мн не терпелось показать Джеку это место, и мы решили понырять там 14 июля, накануне его отлета и ровно через год после того, как я впервые испытал легкую "ломку" на Острове Рождества.

Превышение пределов

Все утро мы загружали снаряжение, а потом целый час шли на боте от дайв-центра до Синих дыр. Когда мы добрались до места, я бросил якорь и быстро подготовился к первому погружению - подсоединил регулятор к баллону и одел ласты.

Когда я схватил маску, стекло вывалилось и упало на дно бота. Надо сказать, что я привез с собой в Палау очень хорошую силиконовую маску, но до нее добрались какие-то игривые щенки и порвали ее в клочья.

Все, что мне удалось найти на Палау, была эта дешевая резиновая маска с овальным стеклом, которое все время вываливалось. Проявив недюжинную ловкость, я собрал маску и затянул металлический ободок, который скреплял ее воедино, в точности как это уже не раз было в прошлом.

Свалившись с борта в воду и опустившись к сказочным пещерам, я пришел в какой-то религиозный восторг от невероятной видимости - за 120 метров.

Основная пещера открывается с обрыва огромным зевом метров 60 в диаметре, вход находится на глубине около 30 метров. Пол пещеры - крутой песчаный склон, который начинается на 20 метрах у задней стены, опускается до 50 метров у входа и уходит дальше в синюю бездну.

Четыре большие круглые дыры около десяти метров в поперечнике каждая соединяют потолок пещеры на глубине 15 метров с верхушкой рифа на трех метрах. Невероятно впечатляющая система.

Во время предыдущих погружений я провел немало времени за исследованием этой пещерной системы, и сейчас решил пойти вниз по песчаному склону снаружи, не заходя вовнутрь.

На мне был один 12-литровый алюминиевый баллон, а в те дни глупейшей и необоснованной уверенности в своих силах меня не страшила перспектива "упасть" метров до 75 и быстро оглянуться по сторонам даже с таким убогим оборудованием.

Джек одолжил мне один из своих старых механических декомпрессиметров (он же "ломкомат"), и я руководствовался его показаниями по части декомпрессии. Опустившись до 75 метров, я испытал самое близкое к религиозному восторгу и волнению чувство за всю свою жизнь.

Я оглянулся вверх на склон и посмотрел сквозь невероятно чистую воду - даже с той глубины я четко видел наш бот, который лениво висел над краем обрыва, видел волны на поверхности и даже якорный конец, соединявший бот с рифом - все это с расстояния 75 метров (я совершенно не шучу!).

Небольшая серая рифовая акула проплыла вдоль рифа в 30 метрах над моей головой (на глубине 45 метров), а на песке неподалеку от меня отдыхала белоперая рифовая акула.

Но самым (самым-самым) впечатляющим зрелищем в этот день были столпы света, которые как в соборе пронизывали мрак пещеры, исходя из четырех Синих дыр, которые дали этому месту его название. В такой обстановке и в комфортно-наркозной притупленности восприятия в сочетании с 28-градусной температурой воды вокруг меня, я был счастлив оставаться здесь - хоть навсегда.

Чары развеялись, когда я внезапно заметил огромный косяк мелких рыб, проплывавших справа от меня. Я знал, что они принадлежат к группе "Anthias" (или "Fairy Basslets"), но их окраска в черно-белую полоску была непохожей ни на один из известных видов.

Я попытался поймать несколько образцов в ручную сеть, которая была у меня с собой, но они ускользали. Я знал, что я глубоко - очень глубоко - и меня не покидало гложущее чувство, что нужно как можно скорее убираться отсюда подобру- поздорову.

Но стрелка моего декомпрессиметра еще не зашла в красную зону, а на манометре было 1100, так что я подавил тревогу и продолжал охоту. Я гонялся за рыбками, размахивая сетями в тщетной попытке поймать образец этого неизвестного вида.

Наконец, после долгих, как мне казалось, часов, проведенных на дне (на деле весь процесс занял около 15 минут), мне удалось поймать одну рыбку, и я без колебаний направился к поверхности.

Поднявшись выше 60 метров, я заметил, что стало трудно дышать. Еще два вздоха, и стало ясно, что у меня кончился воздух. На манометре по-прежнему было 1100, но вдохи становились все труднее и труднее - пора набирать темп.

На 50 метрах ощущение было такое, что воздух поступает через иголку шприца. Я посмотрел на манометр - по-прежнему 1100 - но так и не понял, в чем дело. Внезапно игла резко упала до нуля - оказывается, она просто застряла! К тому времени я уже несся к поверхности с головокружительной скоростью. Добрался чудом.

Я вскарабкался на бот, где Джек возился со своим подводным фотоаппаратом, и сразу же забыл о своем опасном подъеме, занявшись осмотром необычной рыбы в своем ведерке. На поверхности открылись подлинные цвета, и черно-белые полоски оказались красными и желтыми.

Я протянул ведерко Джеку в надежде, что он подтвердит мое первооткрывательство. "Ну да, - сказал он, - это Pseudanthias lori. Я назвал эту рыбу в часть моей дочери, потому что нашел в ее день рождения". Оказалось, что он описал этого зверя уже больше 20 лет назад. Ну ладно.

Примерно в этот момент я стал замечать странную боль где-то в центре ягодицы. Боль медленно нарастала. "Не может же это быть ломка, - подумал я. - Если бы это была ломка, то болели бы суставы, а не ягодицы. Ведь в учебниках так написано"...

Учебники не всегда правы. Через несколько минут я стал замечать умеренную боль в левом плече, а потом и в правом. Потом в локтях, коленях, запястьях... Ну вот, точно ломка.

Не особо беспокоясь по этому поводу, я спокойно подсоединил второй баллон, вкратце рассказал о своей проблеме Джеку и перевалился за борт до того, как он успел мне ответить. Когда я опустился ниже трех метров, боль полностью исчезла.

Чтобы пузырьки наверняка растворились опять, я быстренько "слетал" на 37 метров, потом медленно поднялся до 20, подождал две минуты, до 15 метров на пять минут, до 12 метров на пять минут, до 10 на 20 минут и прикончил баллон на шести метрах.

Когда я опять вскарабкался на борт, я не ощущал никаких симптомов ДКБ. Джек заканчивал свое второе погружение, и я подсоединил третий баллон - так, на всякий случай.

Минут 15 спустя я почувствовал совсем легкое потягивание в левом плече и решил провести еще несколько минут декомпрессируясь в ожидании Джека. Я "слетал" на 20 метров, медленно поднялся до 13, задержался на несколько минут, остановился на пять минут на 10 метрах и еще 40 минут провисел под ботом на трех-семи метрах.

В баллоне оставалась почти половина воздуха, и я опять забрался на бот, решив сэкономить ... на случай, если мне захочется еще раз нырнуть.

Джек вернулся и озабоченно поинтересовался моим состоянием. Я заверил его, что справился с ломкой, что я в порядке и что не стоит обо мне беспокоиться, я уже большой и сам в состоянии о себе позаботиться.

Мы поели, поговорили о рыбах и рыбоведах, и я еще раз выслушал лучшие рассказы Джека. Можете мне поверить, после почти пятидесяти лет под водой и где-нибудь 30.000 погружений ему очень даже есть что рассказать.

Спустя два часа я практически забыл о своих маленьких трудностях после утреннего ныряния. Джек хотел использовать половину своего третьего баллона, чтобы сфотографировать рыбу в одном из проходов между рифами вдали от места погружений.

Поскольку в том проходе для меня ничего интересного не было, я решил отпустить Джека одного и дождаться его на боте.

Через три с половиной часа после ломки я чувствовал себя замечательно. Ни боли, ни слабости, ни переутомления, ничего. Мои переживания уже превратились в своего рода анекдот, в историю, которую я поведаю друзьям, когда вернусь домой, о том, как я успешно победил декомпрессионную болезнь рекомпрессией в воде.

Наглядный пример того, что не стоит полагаться на приборы больше, чем на интуицию. Невинный пример опасностей глубоководных погружений. Если бы я в тот момент вернулся домой, то день этот, возможно, мало чем отличался бы от других.

Но домой я не попал, и, соответственно, тот день, то солнечное 14 июля, ровно год спустя после моего первого клинического случая ДКБ, самым глубоким образом изменил всю мою жизнь.

Когда Джек закончил нырять в проходе, он решил использовать оставшуюся треть воздуха, чтобы "прыгнуть" на 43 метра и поймать образец какой-то особой редкой рыбы, которую он видел на рифе Аугупелу. Я поднял якорь и направил бот на тот риф, который известен среди приезжих ныряльщиков под названием "Короткий обрыв".

Корткий обрыв представляет собой большой риф неподалеку от Корора, столицы Палау. Хотя судя по названию можно решить, что обрыв заканчивается на умеренной глубине, на деле это отвесный утес, который начинается у поверхности и идет вниз на сотни футов.

Называется он так потому, что находится на небольшом расстоянии от дайв-центра и путь туда действительно короток. Во время одного из предыдущих погружений Джек видел там на глубине 43 метров какой-то редкий вид dartfish и хотел использовать остаток воздуха для того, чтобы быстро погрузиться и поймать образец при помощи ротенона (рыбьего яда).

Когда мы добрались до Короткого обрыва, я заявил, что воспользуюсь остатком воздуха в своем баллоне, чтобы сгонять на 45 метров и убедиться в том, что мы в нужном месте.

"И не думай, - сказал Джек. - После утренней ломки я тебя никуда не пущу!" Я напомнил ему, что он мне не мама, что на моем боте он гость и что я полностью в состоянии о себе позаботиться (ну, конечно!), после чего схватил свое снаряжение и прыгнул через борт.

Я упал вниз до 45 метров, засек ту рыбу, что искал Джек и немедленно вернулся на поверхность. Общее время под водой - пять минут.

Я подождал, пока Джек приготовит небольшую порцию яда и подготовится к погружению. План состоял в том, чтобы он опустится, найдет рыбу, распылит свой химикат и вернется на поверхность.

Через несколько минут опущусь я, соберу несколько образцов (если после ротенона немедлеено вернуть рыбу в чистую воду, то она часто оживает, а я хотел несколько штук для своего аквариума, поэтому я опущусь и соберу первых).

Пока я буду декомпрессироваться, Джек пойдет вниз и соберет остальных. В целом план очень эффективный, если не счтиать того, что в моем состоянии азотной насыщенности он был практически равносилен самоубийству.

Джек сходил вниз, распылил ротенон и вернулся на бот. Он сказал мне, что пометил место стрелой от своего подводного ружья и что я найду его, если спущусь на 45 метров до большого веерного коралла и поверну направо.

(Стрелу с патроном он оставил и потому, что почуяв мертвую рыбу акулы иногда волнуются.) Он в последний раз попытался убедить меня не ходить под воду, но я и слышать не хотел. Я знал абсолютно все, что можно знать, причем, обо всем, и что вообще всемирно известный ученый с 50-летним опытом ныряния мог знать такое, чего гораздо лучше не знает 19-летний студент? К тому же, я был бессмертен. Вернее, так мне казалось...

Я в точности выполнил указания Джека о том, как добраться до рототеноновой станции... за исключением одной маленькой детали. Вместо того, чтобы повернуть у большого веера направо, я ушел налево.

Через четыре минуты я осознал свою ошибку и развернулся (против течения, конечно). Миновав морской веер, я еще немного прошел вдоль карниза на глубине 45 метров и нашел Джекову стрелу. Я огляделся по сторонам, но рыбы не было - совсем ни одной!

Я бросил взгляд на манометр - 1000 - и продолжил поиск (просто терпеть не могу возвращаться с пустыми руками). Через несколько минут я внезапно вспомнил про дефективный манометр и быстро схватил его. 750 - по крайней мере, работает.

Наконец я заметил несколько дезориентированных в пространстве рыбок, быстро собрал их и устремился на поверхность. На глубине 40 метров стало трудно дышать. После напряженного плавания дыхание было тяжелым, и регулятор уже не давал столько воздуха, сколько мне было нужно.

Я еще раз проверил манометр - он по-прежнему показывал 750! Ужас охватил меня, когда стрелка дернулась и упала на ноль. Уже через минуту я пулей вылетел на поверхность. Джек стоял в полном снаряжениии и готовился перекатываться через борт. "Где ты был все это время? Ты же собирался всего на пару минут!

У тебя воздуха на декомпрессию хватит?", - всполошился он. "Да все в порядке, - пробурчал я, - совершенно не горя желанием рассказывать, как я попался с манометром - во второй раз за один день! "Так быстро назад и декомпрессируйся!" - резковато сказал он, спрыгнул в воду и пошел собирать остальные образцы.

Я вскарабкался на бот и затащил свое снаряжение. Стоял мертвый штиль, море было стеклянным и ровным, как зеркало. Я начал разбирать и раскладывать оборудование. Бросил беглый взгляд на свой улов - ничего особенного и все уснули.

Я встал, посмотрел на риф, на котором стоял бот дайв-центра "Фин-энд-финз". В подводном гиде я узнал своего друга Мелвина и помахал ему рукой. Он заметил меня и помахал в ответ. "Как нырялось?" - крикнул он. "Класс... просто класс", - прокричал я.

Он помог своим клиентам подняться на борт, поднял якорь и пошел в сторону своего дайв-центра. Когда волна от его бота ударила в борт моего, мой бот слегка закачался, и я потерял равновесие. Потянулся к панели управления - но рука совершенно не хотела слушаться.

Сначала я даже не придал этому значения, но буквально через несколько секунд понял, что мои руки и кисти полностью утратили координацию! Все мое тело похолодело, и я покрылся испариной. Мозг пытался осознать всю полноту ситуации, и я с трудом удерживался от паники.

"Боже мой... Боже мой", - вот и все, что я мог вымолвить. Я оглянулся на бот Мелвила, но он был уже далеко и не мог услышать мои крики за ревом своих двигателей. Я постоянно пытался двигать руками, чтобы доказать самому себе, что на деле все нормально.

Однако с руками было все хуже. Не могу даже описать того чувства ужаса, которое охватывает, когда теряешь контроль над своими конечностями - это надо испытать, а такого я не пожелаю никому. Руки от плеч начинали неметь.

Я стал расхаживать по палубе, размышляя о том, что же делать...

(Продолжение следует)

Авторское право на русский текст статьи (1997) принадлежит компании Системы Аквапро

Исповедь смертного нырялы, часть 2

Ричард Пайл (deepreef@bishop.bishop.hawaii.org)

История ломки

Исповедь смертного нырялы - уроки по-трудному

Рассказ о событиях реальных

Продолжение

… Я начал расхаживать по палубе, размышляя о том, что же предпринять, как вдруг заметил, что начинают неметь ноги. Сильно закружилась голова. Прошло всего две минуты после погружения, а мое состояние резко ухудшалось с каждым вздохом. Я быстро лег на спину, зацепившись ногами за панель управления. Подтянулся и почти повис вниз головой, опираясь на панель.

Голова прояснилась, головокружение отступило. В предплечьях стала медленно восстанавливаться кое-какая координация, хотя по-прежнему казалось, что у кистей рук и пальцев появился какой-то свой собственный ум. Я решил, что нужно любой ценой найти способ добраться до воды и рекомпрессироваться.

На борту было пять баллонов, но как минимум в трех из них было пусто. Я лихорадочно повертел вентили на всех баллонах, но воздух был только в одном, причем всего около 100. Я не стал терять времени на ласты и грузовой пояс - хотелось только добраться до воды, и как можно скорее. Схватил маску и услышал громкое "дзыннь" - стекло вывалилось на палубу. Очень вовремя!

Зажав баллон под мышкой и запихивая в рот легочник я скатился с бота и поплыл вдоль борта к якорному концу. Затрачивая неимоверные усилия для того, чтобы погрузиться по канату с почти пустым алюминиевым баллоном, я неожиданно понял, как пригодился бы грузовой пояс.

На самом деле, это не так много и значило - буквально через минуту баллон опустел. После провала этой попытки рекомпрессии, я умудрился снова забраться на борт, где, как я уже понимал, симптоматика еще ухудшится. Я добрался до своего поста у панели управления и стал ждать возвращения Джека.

Через несколько минут (я не могу с уверенностью сказать, сколько, мне они показались вечностью, так как мой мозг лихорадочно перебирал возможные варианты) по пузырям, выходящим на поверхность рядом с лодкой, стало ясно, что Джек возвращается. Я быстро поднялся на ноги и увидел, что он завис на декомпрессию на якорном конце. Я очень осторожно сгреб маску, надел ласты и прыгнул за борт. Я донырнул до Джека, который был на глубине 10 футов и показал, что мне нужен воздух. Я из кожи вон лез, чтобы объяснить ему, подавая сигналы руками, и хотя он до конца и не понял, до какой степени меня скрутило, сущность до него дошла. Он показал свой манометр, на нем было 500. Меня вдруг прошибло, что дыхание из одного акваланга крадет запас воздуха, ему самому нужный для декомпрессии.

Я не знал, что делать. Если я не декомпрессируюсь хоть чуть-чуть - мне труба. С другой стороны, если я буду дышать из его баллона, ему не хватит декомпрессионного времени, и его тоже скрутит. Джек, должно быть, понял, какие противоречия меня раздирают, и показал "ОК"- то есть, что я могу остаться и разделить его драгоценный воздух. К сожалению, я опять забыл грузовой пояс и определенно имел страшную положительную плавучесть!

Пытаясь зависнуть, я буквально пожирал воздух, а нам нужно было продержаться на глубине как можно дольше! Я сделал глубокий вдох и, пронырнув еще примерно 10 футов до дна, поднял довольно увесистый камень, чтобы использовать его в качестве груза. На мне не было костюма, поэтому я осторожно засунул камень под плавки, обретя, наконец, желанную нейтральную плавучесть.

Здесь, под водой я вновь обрел контроль над руками и пальцами, да и ноги чувствовали себя в порядке. Мы растягивали каждый вдох, как только могли, и умудрились продержаться на глубине 10 футов целых 8 минут. Когда баллон опустел, мы забрались на бот. Я пошевелил пальцами, подвигал руками и прошелся вдоль борта. Все, казалось, было в норме, и в то же время стало ясно, что для меня все это просто так не закончится. Мы с Джеком решили, что погрузиться в воду как можно скорее следует нам обоим. Единственный выход - вернуться в дайв-центр и взять еще баллонов. К счастью, мы ныряли на Коротком обрыве, так что до центра было всего 10 минут на боте. Однако на часах было 4.55 по полудни, а клуб закрывался в 5 - следовало поспешить. Мы тут же снялись с якоря и взяли курс на Корор.

В барьерном рифе между Коротким обрывом и дайв-центром было 2 прохода. Основной, хорошо размеченный, находился далеко. Проход через него занял бы не менее получаса. Если идти ближайшим, нужно всего 10 минут, но проход не был размечен, и совершенно безбоязненно им можно пользоваться только в ясный день. Дождевых облаков не наблюдалось. А поскольку именно время было дорого, я выбрал короткий путь. Джек сказал, что чувствует слабую боль в шее, так что я велел ему отправляться на свой борт и задрать ноги, пока я стоял на руле.

Как только я достиг прохода, налетел дождевой шквал невиданной силы. По лицу ударили капли дождя размером с крупную горошину, видимость упала до 20 футов. Я не мог видеть рифа. На самом деле, я вообще ничего не видел, так как дождь застилал глаза. Я поднял маску, она сразу же развалилась, схватил маску Джека. У него, к сожалению, были линзы с диоптриями, так что по-настоящему хорошо видеть мне не удавалась. Но, в конце концов, это было лучше, чем ничего, так что я медленно двигался дальше на моторе. Смотреть по сторонам было бесполезно, поэтому я старался больше полагаться на память. Я едва не столкнулся нос к носу с рыбацкой лодкой прямо у прохода. Ноги начали цепенеть. Это был еще один из пяти самых напряженных моментов в моей жизни.

Каким-то образом я сумел провести бот, не задев за риф. Шквал прошел. На полной скорости я провел лодку вокруг массы малых островков к дайв-центру. Через пятнадцать минут мы бросили якорь. Франсис Торрибьян, хозяин, только что закрыл дверь и как раз собирался уходить.

"Обожди! - закричал я. - Нам нужны баллоны!".

"Что? Вы хотите еще нырять?"- отозвался он.

"У меня декомпрессионная болезнь, и возможно у Джека тоже". - Ответил я.

Без колебаний он приказал двоим служащим принести нам баллоны. Я сделал шаг вперед… и сел прямо на задницу. Мои ноги не то, чтобы просто онемели, я просто не мог идти. Стало ясно, что все не так просто и быстро это не кончится. У Франсиса нашлось только два полных баллона. Он велел одному из своих людей доставить нас в гавань для рекомпрессии. А он пока забьет еще баллоны, и сообщит в больницу, чтобы были наготове с барокамерой.

Через 22 минуты после отплытия от Короткого обрыва, мы с Джеком снова погрузились в воду. К этому времени ноги мои онемели, были слабыми и совсем не слушались. Онемение ощущалось скорее не через покалывание, а через изменение температуры (холодная вода казалась моим ногам теплой). Руки и пальцы были довольно-таки неуправляемы, но не совсем так плохи, как на боте у Короткого обрыва. Чего я испугался на этот раз, так это того, что тревожные симптомы не проходили! Я спустился до 80 футов, где крутой склон заканчивался илом. Симптомы не проходили. У меня было всепоглощающее желание отсидеться на этой глубине, пока мне не станет лучше, но Джек, да и мой собственный здравый смысл, убедили меня не оставаться на 80-ти фунтах больше двух минут. Уж азота-то в организме было достаточно! Спустя 5 минут я был на 40 футах, а 10 минут спустя - на 30. После 20 минут на 30 футах я завис надолго на 20-ти.

Прошел примерно час с момента начала этого погружения. В моем баллоне оставалось 500, а Джек уже давно сидел в лодке, поджидая меня. Я хотел остаться под водой как можно дольше, по крайней мере, до тех пор, пока мне не приготовят барокамеру. Я всплыл и спросил Джека про воздух, но у него ничего не осталось. Они решили оставить меня и вернуться в дайв-центр еще за одним баллоном. Мне дали фонарь (уже стало темно), и я отступил обратно к рифу на глубину 20 футов. Я был один. Подкрадывалась усталость. Мысли растекались. Я думал, что делать, если лодка никогда не вернется. Смогу я доплыть назад, до дайв-центра? Ночью? Наполовину парализованный? Что, если подойдет акула? Что, если не работает барокамера? Станет ли мне хуже? Буду ли я всю оставшуюся жизнь прикован к инвалидной коляске? Или я умру? Я механически продолжал мигать фонарем.

Через 15 минут прямо надо мною остановился бот, и в нескольких футах опустился якорный конец. Я осветил фонарем белый корпус лодки и увидел, что они опускают баллон с регулятором на боку. Его подвесили на глубине 20 футов. Я решил оставить немного воздуха за спиной на всякий случай и стал дышать из нового баллона. Следующий час и пятнадцать минут я провел один в темноте, размышляя о жизни, о нелепых ошибках этого дня, и о том, какую цену мне придется за это заплатить. Было много мыслей типа "Если бы я только…" и "Почему я не…?". Было много-много сожалений. Я думал также о Дэвиде Уайлере и Утриэ Тайе. В какой-то момент подошла другая лодка и встала рядом с той, под которой я болтался. Я видел огни, они двигались и показывали на меня, и было понятно, что люди на обеих лодках обменивались информацией. Было почти 9 вечера. Получалось, что я провел под водой уже больше шести часов этого дня. Тело было насыщено азотом, и возможно, наполнено крошечными пузырьками. Я возвратил сознание к реальности ровно настолько, чтобы оценить удивительное представление, которое разворачивалось вокруг. В воде изобиловали биолюминисцентные микроорганизмы, которые вспыхивали ярко-зеленым светом. Проплывающие рыбы оставляли за собой яркие вспыхивающие полоски света. Ошеломляюще! Простым шевелением руки я создавал мириады световых вспышек! Но восторг продолжался недолго.

Выдышав до последнего вздоха весь воздух из баллонов, я поднялся на поверхность. Джек до сих пор был на борту и спросил, как я себя чувствую. Мне было трудно оценить в подвешенном состоянии за бортом, но на боте я уже смог подтвердить, что состояние не улучшилось. Однако и хуже не стало. Однако барокамера уже была готова, и мы сообща решили, что там где сухо и тепло, под контролем, мне будет лучше, чем под водой. К тому же, я явно был на пределе: кончики пальцев выглядели как сморщенные белые изюминки, губы и челюсти устали столько времени сжимать регулятор. Когда мы доплыли до дайв-центра, я изо всех сил попытался встать на ноги, но в итоге меня практически вынесли из лодки. На берегу сконцентрировавшись, я смог даже встать и преодолеть три или четыре ярда до машины Франсиса. Я плюхнулся на заднее сиденье и втянул ноги внутрь. Кто-то закрыл дверцу снаружи, и мы двинулись в сторону больницы.

Во время короткой поездки я вдруг вспомнил, что мне сказал однажды студент Американского Мирного корпуса: "Если когда-нибудь заболеешь на Палау, больница - последнее место, куда надо обращаться. Это ужасно".

Франсис вел машину, и я спросил: "Держу пари, ты считаешь меня глупцом?" Он ответил только: "Нет, Ричард, я так не думаю. Не волнуйся". Я сказал: "Мне чертовски стыдно, что ты до сих пор не спишь из-за меня". "Не волнуйся ты об этом", - ответил он, и мы продолжали путь молча.

Долгий путь к выздоровлению.

В больнице Френсис помог мне выбраться из машины и почти потащил меня через вход вниз по длинному коридору. Мы зашли в комнату, где находилась барокамера. Это был желтый цилиндр, примерно 6 футов в длину и 2 - в диаметре, с множеством проводов, клапанов и других внушительных приспособлений по бокам. Около дюжины баллонов стояло в ряд. Первый был соединен с портом высокого давления камеры. Меня усадили и быстро осмотрели для выяснения состояния. После того, как я ответил на несколько вопросов, меня попросили раздеться, завернули в простыню и предложили попытаться подойти к барокамере. Усилием воли я смог дойти, качаясь и едва переставляя ноги. Я взобрался внутрь, и большой круглый металлический люк закрыли.

По мере нагнетания давления я смотрел наружу из маленького круглого иллюминатора над головой и видел, как Франсис читал инструкцию. Это меня несколько смутило, хотя на самом деле, я слишком устал, чтобы о чём-то волноваться. Я вспомнил, как Бута Тайе, одного из ныряльщиков с острова Рождества, ломало почти также, как и меня, и он почти полностью излечился после курса интенсивной терапии. Я никогда не позволял себе даже думать, что меня ждет что-то другое.

Барокамера могла симулировать глубину в 165 футов, и для нагнетания такого давления требовалось несколько баллонов. Я не помню точно профиль, который мне задавали, но процедура включала 4 двадцатиминутных сеанса чистого кислорода через маску (с пятиминутными перерывами дыхания воздухом) на глубине 60 футов, а все вместе продолжалось более 6-ти часов. Я помню, что слышал снаружи голоса: Джек рассказывал врачам, что произошло, и настаивал на том, что счет должен оплатить он.

Меня посетил Джон Кремер, и это было большой моральной поддержкой, другие незнакомые голоса обсуждали возможный план действий. Через микрофон я перечислил все погружения, которые сделал в тот день. После этого все, что от меня требовалось - это лежать и ждать.

Примерно после часа барокамеры я почувствовал покалывание в ногах. Поначалу я подумал - это из-за того, что я стиснут в этом стальном гробу, кровь не поступает к ногам, и они просто устали. Но скоро я понял, что ощущения связаны именно с декомпрессионной болезнью. Я не придал этому большого значения, отнеся все на счет усталости.

А устал я безумно! Когда все закончилось, после 20 часов бодрствования, я с трудом мог держать глаза открытыми. Я устал до такой степени, что ни о чем, кроме сна, не мог и помышлять. Никогда в своей жизни я не был так физически и эмоционально измотан. Меня не беспокоила даже неподвижность ног, и то, что я с трудом мог шевелить руками. Хотелось только спать.

Я проснулся в 10.30 утра в палате, полной пациентов с неслабым набором болезней - от сломанных конечностей и ожогов до рака. С декомпрессионной болезнью я был, однако, один. Я мог лишь чуть-чуть пошевелить ногами, обе руки онемели, координация отсутствовала. Ощущалась четкая граница чувствительности - по груди, как раз чуть пониже ключицы. Все, что ниже, было как будто нижняя губа после заморозки у зубного врача - немым.

Я полностью потерял контроль над мочевым пузырем, и моим уделом был мочегонный катетер. Дышать в лежачем положении было тяжело, поскольку диафрагма не функционировала, и я с трудом вентилировал легкие. Пришел Джон Кремер и сел у кровати. Я рассказал ему, как все произошло. Я не вполне представлял, сильно ли он был выведен из себя моей безответственностью.

Он поведал, что, как только распространился слух о том, что со мной произошло, кто-то залез в мою комнату (вот люди!) и украл авиабилет и 400 долларов, а также мое новехонькое подводное ружье. Джон был одет соответственно, так как он как раз направлялся в Совет Палау по иностранным инвестициям на официальную встречу, по поводу наших дел. Предполагалось, что я тоже буду участвовать, но мне пришлось отменить - по состоянию здоровья.

На пути в аэропорт заехал Джек с новой порцией моральной поддержки. Он должен был уехать, но обещал связаться со мной, когда вернется на Гавайи. Франсис также заходил и выспрашивал, как я себя чувствую. Он сообщил, что барокамера уже готовится для следующего сеанса, к которому я должен приступить после обеда. Я констатировал, что других планов на это время у меня не было.

Второй сеанс в камере продолжался 8 часов, и, в общем, за это время ничего не произошло. В моем состоянии ничего не улучшилось, но и хуже мне не стало. Франсис сообщил, что меня собираются перевезти на С-130 - самолете береговой охраны - на Гуам, где барокамера была оборудована и, главное, снабжена более знающим персоналом.

Джон пришел еще раз с вестью, что Совет решительно отклонил нашу заявку об открытии дела. Якобы, это никак не связано с моим инцидентом - политические интриги. Он попробует еще, но ясно, что уже не со мной. На следующее утро меня погрузили в самолет береговой охраны и в камере под давлением доставили на Гуам. Обслуживающий персонал был до невозможности добр и предупредителен. Жаль, что мне так и не представилось случая их отблагодарить! Что касается еды - кормили меня внутривенно.

На Гуаме я путешествовал в военной машине скорой помощи Центра гипербарической медицины ВМФ Соединенных штатов. Приветствовали меня дружелюбные военные, большинство - офицеры. Меня тщательно осмотрели, проверили различные рефлексы и чувствительность. Тогда я впервые познакомился с "колесом смерти", как я его назвал, - блестящим колесом из нержавейки с очень-очень острыми иголками на металлической ручке. Идея применения этого орудия пытки проста: доктор, проводя игольчатым колесом по телу пациента, может запросто определить точную границу чувствительности. В моем случае она находилась несколькими дюймами выше линии сосков. Ниже этой линии колесо чувствовалось не более чем колесо игрушечного мотоцикла.

Вот тогда я начал по-настоящему осознавать, насколько серьезно я попал. Почти все тело не чувствовало острой боли, а кубик льда на ноге ощущался горячим углем. Но когда доктор дотронулся до кончиков пальцев на ногах, то было такое ощущение, как будто ничего и не случилось. Я даже чувствовал, как по большому пальцу ползал муравей.

После большой порции уколов, тычков и обмена плоскими медицинскими шутками меня снова поместили в большую стальную камеру. Она сильно отличалась от той, что на Палау: около 4-х футов в диаметре и 12 в длину, внутри две койки и масса всяческих приспособлений. На этот раз со мной были два медбрата для заботы обо мне (слить катетер и все такое) и, конечно, для контроля за моим состоянием. На этот раз я был как бы на глубине в 165 футов и "всплыл" через 8 часов. Затем меня поместили на койку в центре административного этажа. На дежурстве был доктор Сай Севернз. Хотя он и соображал изрядно в деле лечения декомпрессионной болезни, все же не являлся "самым крутым" специалистом здесь. Настоящего "доктора по ломке" не было в городе, и единодушным решением, принятым полудюжиной военных офицеров, продолжавших меня развлекать, было отправить меня на Гавайи.

Я наблюдал, как они долго куда-то звонили, в том числе и в Пентагон, чтобы организовать это. Наконец, и мне принесли телефон. Я подумал, что пора бы сообщить последние новости родителям. Через несколько минут я услышал в трубке голос матушки. Она уже знала, что произошло - им звонил врач из Палау. Это было так. Она подняла трубку и услышала голос: "Здравствуйте, с Вами говорят из больницы Палау по поводу господина Ричарда Пайла. Могу я поговорить с доктором Робертом Пайлом?" "Это миссис Пайл, я мама Ричарда", - ответила мать.

После долгой паузы доктор сказал: "Я думаю, мне лучше поговорить с его отцом".

Мать молча отдала трубку отцу, пошла в гостиную и сказала моей сестре: "Это из больницы в Палау. Наверное, Ричард умер." С полчаса они с сестрой сидели молча, слушая, как отец мычал в трубку: "Хм, да… Да, хм… Я понимаю…" Поэтому, хоть отец и сказал ей, что я жив, услышать мой голос ей было необычайно приятно.

После второго сеанса в барокамере меня вновь обследовали и, к нашему общему восхищению, линия чувствительности спустилась еще на несколько дюймов ниже сосков. Меня попросили подписать бумагу, что военное ведомство оставляет за собой право, которым обязательно воспользуется, и пришлет мне счет за перелет (хотя они этого так и не сделали). Меня отвезли на скорой помощи на военный аэродром, где погрузили на борт реактивного самолета, направлявшегося в Гонолулу.

Если двухчасовой перелет из Палау на Гуам не очень мне понравился, то 10-ти часовая экскурсия с Гуама на Гавайи обещала быть сущим адом. Так оно и оказалось. Опять без окон, без движения, обед - внутривенно. А если серьезно, эти мужчины и женщины из 8-го отряда оказались просто фантастическими людьми. Я безмерно благодарен им за помощь и поддержку во время длинного и утомительного полета.

В Гонолулу меня погрузили в очередную карету "скорой помощи" и мы понеслись в Кевало Бэйсин, где находился Центр гипербарической медицины. Все было точь-в-точь, как в то время, когда я посещал Дэвида Уайлера. И тот же доктор Оверлок, который лечил Дэвида, осматривал меня. "Привет! Вы меня помните? - сказал я. "Да, конечно," - ответил он. Он повторял многие тесты из тех, что пробовали на мне на Гуаме, и, наконец, попросил попытаться сесть. Я с трудом поднял голову, он помог мне держать корпус прямо. Через несколько секунд голова закружилась, и я начал терять сознание. Меня осторожно положили, и я пришел в себя. Померили давление - 40 на 17 (я не шучу!). Очевидно, вследствие паралича все мои сосуды и артерии почти полностью сузились, так что я представлял собой не что иное, как большой мешок с … .

Итак, началась долгая серия процедур в бароцентре в Гонолулу. Первые несколько продолжались по 12 часов, а остальные, в основном, были стандартными, 8-ми часовыми сеансами "Медицинского кислорода" ("НВО"). Они состояли из первичного "падения" на 220 футов под воду, медленного подъема до 60 футов на воздушной смеси, специально обогащенной азотом, четырех 20-ти минутных периодов чистого кислорода (с 5-ти минутными "воздушными" перерывами) на 60 футах. Затем следовало длинное зависание на 30 футах и очень медленный подъем на поверхность. Каждый день было по одному сеансу, а ночь я проводил в больнице неподалеку. У меня было много посетителей. Помимо родителей, несколько раз приходил Джек Рэндол - проверить, как я прогрессирую. Приходило и много друзей.

Со мной проводили серии тестов для определения, насколько же мое тело пострадало. Для одного из тестов к черепу присоединили множество электродов, опутали пальцы рук и ног электрическими проводами. Я подвергся быстрой последовательности болезненных электрических разрядов, производимых электродами на голове. Тест показал сильное нарушение спинного мозга - рубцы. Последствия были непредсказуемыми.

Медленно, день за днем, я начал поправляться. Я не мог встать на собственные ноги еще целую неделю после того, что произошло. Еще неделю я с трудом привыкал ходить сам. Ноги были очень слабыми, а ниже пояса я не чувствовал ни острой боли, ни холодного или горячего. Да и сами сеансы давались нелегко.

Дышать чистым кислородом под давлением в три атмосферы длительные периоды времени - уже само по себе токсично, а также чревато разнообразными побочными эффектами. К счастью, у меня никогда не возникало проблем с кислородным отравлением центральной нервной системы, то есть судорог не было.

Но через неделю или около того, я ощутил эффект кумулятивного воздействия кислорода на легкие и легочное, или "общее", кислородное отравление. Кончики пальцев полностью потеряли чувствительность, все время тошнило. Каждый день, входя в камеру, я просто умирал от дополнительного дискомфорта в желудке (можно себе представить, как это было бы здорово в стальной камере). К тому же, каждый раз выходя наружу, я оставался почти глухим еще несколько часов. Я так и не понял, почему дыхание кислородом под высоким парциальным давлением вызывает глухоту. Возможно, доктор Оверлок пытался мне объяснить, но я, вероятно не расслышал.

День за днем я шел на поправку. Несмотря на физическое нежелание дышать кислородом, я исправно залезал каждый день в камеру. Потому что каждый день, выходя оттуда, я чувствовал улучшение в своем состоянии. К тому же, во всем этом были и свои маленькие побочные прелести. Несколько раз во время процедур ко мне присоединялся еще один пациент - женщина, много лет обучавшая людей подводному плаванию. У нее был жуткий остеохондроз. До гипербарического лечения ее на всю жизнь приговорили к инвалидной коляске. Но после месяца процедур (по одной, с медицинским кислородом, в неделю), ее состояние существенно улучшилось. Она смогла ходить, слегка прихрамывая.

Во время длинной серии процедур в барокамере произошло два примечательных инцидента. Обычно, каждый сеанс начинался с достаточно быстрого нагнетания давления до глубины как бы в 220 футов. Так же, как и в случае быстрой забивки баллона, камера сначала становилась теплее, а как только достигалась максимальная глубина, "наружные" сотрудники должны включать вентиляцию, чтобы охладить воздух внутри. Звук этой вентиляции был довольно громким. После минуты вентиляции, "внутренний" сотрудник обычно подавал мне маску с обогащенной воздушной смесью. Я ее надевал и дышал все остальное время.

После многих процедур процесс стал привычным, доведенным до автоматизма. Однажды, после начального нагнетания давления, я привычно сгреб маску и надел. "Внутренний", который был в большей степени медбратом, чем ныряльщиком, сам был под понятным влиянием азотного наркоза, и не возражал против маски - даже помог ее надеть. Целую минуту во время вентиляции я уверенно дышал сквозь маску. Вкус приятный, все в порядке. Когда рев вентиляции прекратился, из микрофона раздался голос "внешнего": "А ты проверил, к чему эта маска подсоединена?" "Внутренний", смущенно, слегка "навеселе" ответил вопросом на вопрос: "Что ты имеешь в виду?" Голос из микрофона уточнил: "Маска подсоединена к правильному источника газа?" Внутренний огляделся и вдруг понял, что проверить он забыл, и я дышу чистым кислородом на условной глубине в 220 футов! То есть парциальное давление кислорода - около 7,7! Конечно, ситуация немедленно была исправлена. За пределами камеры раздавались маты, а я даже не заметил разницы. После этого мы всегда дожидались конца вентиляции, проверяли правильность смеси, и только после этого я надевал маску.

В другой раз, опять же после нагнетания давления, "внутренний" подождал, проверил правильность подсоединения и протянул мне маску. Я взял маску и поднес ее к лицу. Примерно на расстоянии полудюйма, я в ужасе отпрянул, так как маска, как какой-то ужасный монстр заграбастала мое лицо и стала отсасывать воздух из легких со страшной силой. Ее шланг случайно соединили с портом наружного давления, и искусственное давление (220 футов глубины) внутри камеры чуть не высосало из глотки легкие! Я тащил и дергал маску, пытаясь оторвать ее от лица, но она не давалась. Лицо мое было намертво прихвачено. Тут "внутренний" спохватился и помог мне чуток ослабить маску. Я наконец подцепил край и стащил ее (под воздействием адреналина!). Через несколько секунд я уже смог перевести дыхание. Снаружи опять раздались маты, после всего этого я стал очень осторожен при надевании маски!

Благодаря интенсивной физиотерапии ноги постепенно обретали силу. Я снова смог контролировать мочевой пузырь, что избавило меня от унизительного катетера. Я ходил вверх и вниз по лестнице для тренировки. Мы много говорили с доктором Оверлоком о теории и практике лечения рекомпрессией, а также вели долгие дискуссии о природе и физиологии самой декомпрессионной болезни. Он объяснил, что мое повреждение аналогично пулевому ранению в позвоночник, и что большое количество моих нервных клеток отмерло навсегда. Мое выздоровление, оказывается, происходит не благодаря восстановлению нервных клеток, а скорее в результате работы мозга, который направляет сигналы к нервным окончаниям моего тела иными новыми путями.

Вероятность декомпрессионной болезни для меня лично повысилась, и любой дополнительный удар, скорее всего, отзовется на моей центральной нервной системе, так как все "резервные" пути в позвоночнике уже использованы. Короче, если я буду продолжать нырять, вероятность декомпрессионной болезни еще возрастет, и в следующий раз полное выздоровление от такого удара станет еще менее вероятным. В общих чертах, доктор предпринял все возможные попытки убедить меня завязать с нырялками навсегда.

Итак, после 28 сеансов, я мог сам ходить (очень медленно, прихрамывая), хотя ноги до сих пор не обрели былую чувствительность. Каждодневные изменения в моем состоянии стали почти незаметны.

Наконец, по прошествии более месяца с этого злосчастного случая, было принято решение прекратить процедуры в барокамере. Я боялся, что останусь в таком состоянии навсегда. Честно говоря, я мог ходить, и состояние мое, без сомнения, было лучше, чем месяц назад, но я не мог ни бегать, ни прыгать. Тело было как бы разобрано. Доктор Оверлок заверил меня, что теперь все дело во времени. Это может растянуться года на два, и насколько лучше мне станет, никто сказать определенно не может.

Проходили месяцы, моя способность ходить мало-помалу восстанавливалась. Постепенно я приучил себя не хромать и идти с виду нормально, но это требовало неимоверных усилий. Подниматься вверх по лестнице я мог сносно, а вот спускаться было очень трудно. Я мог почти на 100 процентов контролировать напряжение в мышцах ног, но вот контролировать степень расслабления было невозможно. Иногда меня пробивали судороги и спазмы. Чувствительность долго не возвращалась. Я до сих пор почти не чувствовал ни боли в ногах, ни холодного, ни горячего.

Чтобы мой отец мог оплатить мои медицинские счета по страховке, мне нужно было опять стать студентом дневного отделения. Поэтому я вернулся в Гавайский университет на следующий семестр и шатался из класса в класс. Почти целый год я не погружался. Я понимал, что доктор Оверлок прав, но в глубине души я знал, что не смогу бросить нырялки, и именно глубокие. Тем не менее, жизнь медленно возвращалось в нормальное русло. Я стал медленно набирать потерянный вес. Я продолжал делать кое-какие упражнения для ног, и мое состояние постепенно, очень медленно исправлялось.

Свои первые погружения после декомпрессионной болезни, почти год спустя, я ограничил максимальной глубиной в 25 футов. Месяцы проходили, я постепенно "углубился" до 60 футов, потом до 130, всегда следуя сугубо консервативному декомпрессионному профилю. Во время первого после болезни погружения на 180 футов я очень нервничал. После 10 минут на дне, я декомпрессировался хороших полчаса. Одним из эффектов инцидента явилось то, что после долгого пребывания в воде, ноги становились слабыми и немели. Каждый раз, поднимаясь после глубокого погружения, я испытывал чувство ужаса, так как мои ноги вели себя примерно также, как на Палау после инцидента. Зависая для декомпрессии, я постоянно проверял чувствительность пальцев, быстро дотрагиваясь всеми пальцами по очереди до большого пальца ноги. Каждый раз, когда мы возвращались в гавань после погружения, я делал круг по стоянке, чтобы удостовериться, что мои ноги функционируют нормально.

Через два года после инцидента, я мог ходить практически нормально и даже относительно хорошо бежать трусцой. Чувствительность ног улучшилась, но была еще далеко не в норме. К декабрю 1987-го года я провел почти 200 погружений, больше половины из них - глубже 200 футов. Во время всего этого у меня ни разу не возникало никаких симптомов декомпрессионной болезни. Также в декабре 1987, на Рождество и на острове Рождества я впервые после ДКБ погрузился на 300 футов на воздухе. Декомпрессия была жутко напряженной, так как эффектом дополнительного азотного наркоза для меня была немота ног. Эта немота не уходила почти в течении получаса после погружения, и я не выходил из воды почти два часа. Но это было здорово.

Сейчас прошло уже 6 лет. За это время я совершил многим более 1500 погружений, более двух третей из которых - на глубину, превышающую 180 футов. Где-то дюжину раз я ходил на воздухе ниже 300 футов, чтобы проникнуть глубже 400 - стал использовать смеси. Никогда во время всех этих погружений со мной не случилось ничего похожего на ДКБ. И так до сих пор.

Ретроспектива.

Оглядываясь назад, я, кажется, понимаю, что именно привело тогда к той суровой ломке солнечным днем 14 июля на Палау. Дело не в том, что я нырнул слишком глубоко или оставался там слишком долго. Дело и не в том декомпрессиметре, который я использовал. И даже не в том, что барахлил мой манометр. Действительной причиной стало неправильное отношение к глубоким погружениям. Я попался в ловушку, в которую попадают многие молодые, крутые и "бессмертные" нырялы - ловушку излишней самоуверенности. Постоянно попирая пределы, я почувствовал себя слишком уверенным в том, что их можно раздвигать безгранично. Я был уверен, что со мной не может случиться декомпрессионной болезни. Я считал все, что связано с безопасностью погружений и самодисциплиной, "шелухой для начинающих спортсменов", чувствовал себя выше этого. Я ошибался, как я смертельно ошибался!

Так почему же я продолжаю глубокие погружения? Было бы наивным думать, что я "извлек урок". Риск декомпрессионной болезни преследует каждого, кто дышит газами под давлением больше 1 атмосферы. Этого риска не избежать, и он возрастает с увеличением глубины погружения. Попаду ли я опять? Честно говоря, не знаю. Многие друзья и коллеги и так считают, что я живу как бы "взаймы". Может, это и так. Но, в конце концов, мое отношение к глубоким погружениям изменилось. Я не рассматриваю это больше как испытание своих возможностей или способ продемонстрировать свою отвагу. Статистка несчастных случаев показывает, что вероятность моего попадания увеличивается с каждым новым погружением. Я не уверен, что это правда, но всякий раз, зависнув на декомпрессии после глубокого погружения, я заставляю себя безоговорочно принимать, что это так и есть.